|
Опубликовано
в: "Сын Отечества".- 1857.- № 18.- Мая 5-го.- с. 415-416.
Примечания
В. Двораковского
1. Оригинальный
текст на французском языке опубликован в "Journal de Genève" от
6 апреля 1857 г. за подписью "G. R."
2. Дочь А.И. Остермана звали Анной.
3. Сегодня мне, завтра тебе (лат.).
4. В журнале "Русский архив" (1878, Кн. 1, № 3) текст
письма приведен в подлиннике: "Toepliz, Octobre 1835. Mon cher comte Ostermann-Tolstoï.
L'Empereur mon père avait résolu de consacrer un monument
à la mémoire des gardes russes dont l'héroïque
résistance arrêta la marche du corps d'armée français
du général Vandamme, le 29 Août 1813. Il m'a été
réservé d'exécuter ce projet de feu mon père,
et vous n'apprendrez sûrement pas sans émotion que, le 29
Septembre dernier, l'Empereur, votre auguste Maître, sa majesté
le roi de Prusse et moi, nous avons posé la première pierre
de ce monument. Nous avons regretté, dans ce moment solennel, l'absence
de celui qui, lors du glorieux combat, commandait les braves troupes russes
et dont le nom est désormais inséparable de la journée
que nous venons de célébrer. Pour y suppléer en quelque
manière, je vous envoie la médaille que j'ai fait frapper
pour cette occasion. Vous éprouverez quelque jouissance, en recevant
ce souvenir d'une journée si glorieuse pour vous, pour vos braves
frères d'armes, pour le Souverain que vous avez servi au prix de
votre sang. Je désire que vous le gardiez aussi comme un témoignage
des sentiments de haute estime que feu mon père avait pour vous
et que je vous conserve également. Ferdinand, empereur".
5. Строка из "Метаморфоз" Овидия: "Мне не страшна смерть,
ибо она уносит страдание" (лат.).
|
|
Граф Остерман-Толстой
(Биографический
очерк, заимствованный из прусской газеты "Zeit")
[1]
14-го
февраля 1857 г., в два часа пополудни, когда последние звуки колокола
церкви Пти-Саконне (Petit-Saconnex) еще замирали в воздухе, под мрачные
своды ворот скромного общинного кладбища вступало торжественное и печальное
шествие: при монотонных звуках похоронного пения по обряду православному
двое священнослужителей в крестом в руках и кадильницей и церковнослужитель,
все в облачении, тихо шли перед гробом, украшенным двумя лавровыми венками.
За ними следовали все знатные русские, находившиеся в то время в Женеве,
друзья и родственники покойного и все население Пти-Саконне, привлеченное
небывалым и новым для него зрелищем. Всеобщее настроение было грустно-торжественное:
то были последние проводы человека необыкновенного, славного воина славной
эпохи, проливавшего кровь свою за отечество и скончавшегося вдали от родины,
на чужбине.
Александр Иванович Толстой родился
в 1770 г. в С.-Петербурге. Отец его, Иван Толстой, бедный дворянин, командовал
артиллерией Суворовской армии во времена Екатерины и умер в С.-Петербурге
директором кадетского корпуса; мать происходила из рода Бибиковых. Первые
годы жизни, проведенные Толстым в доме отца, оставили в нем тяжелое воспоминание,
и впоследствии, достигнув богатства и славы, он часто рассказывал, что
первый поход его, на семнадцатом году от роду, к устьям Дуная, несмотря
на сопряженные с ним труды и лишения, показался для него целым рядом праздников
в сравнении с его прежнею жизнью в доме родительском. Всякий знает, каков
был этот поход; он был и для Толстого трудною школою и с первого шагу
открыл ему войну во всем ее ужасе: Толстой участвовал в достопамятной
осаде Измаила, под стенами которого легло головою до 30000 турок. Здесь
молодой поручик впервые обратил на себя внимание Екатерины и, по заключении
мира, возвратился в Петербург, счастливый благосклонностью великой государыни,
и был произведен в капитаны гвардии.
В Петербурге Толстой встретился с
двумя сыновьями знаменитого графа Андрея Остермана, родоначальника этой
фамилии; оба они находились уже в преклонных летах и не имели наследников.
Знаменитый отец их, Генрих-Иоганн-Фридрих Остерман, сын бедного вестфальского
пастора, приехал в Россию в 1704 г. с надежными рекомендациями ко двору
Петра I, вступил во флот и скоро проложил себе путь к славе и счастию.
Он оказал русской армии большие услуги в 1711 г., в роковой битве под
Прутом, а в 1721 г., именем Шафирова и Екатерины, вел переговоры о мире
в Ништадте. Возведенный в тайные советники и бароны Петром Великим, Остерман
постепенно готовился к важному посту государственного канцлера при Екатерине
I и получил от императрицы Анны Иоанновны титул графа и должность министра
* и, наконец, возведен правительницею на верховный пост
великого адмирала, подобно Лефорту при Петре Великом. Но тут счастье ему
изменило. На трон всероссийский вступила дочь Петра, и Остерман пал с
вершины величия; он умер в снегах Сибири в 1747 г., оставив по себе двоих
сыновей и дочь. Лет двадцать спустя наша Северная Семирамида, великая
государыня Екатерина II, не только возвратила семейству несчастного великого
адмирала конфискованные наследственные имения, но и одарила его особыми
милостями.
Сыновья великого адмирала не имели
наследников и, умирая, завещали свой титул и поместья единственному родственнику
своему, капитану гвардии Александру Ивановичу Толстому, с условием —
принять на себя титул и фамилию графа Остермана-Толстого **.
Таким образом молодой герой Измаила, бедный поручик, спустя десять лет
получил богатые поместья Остерманов, состоявшие из трех больших майоратов
в губерниях С.-Петербургской, Московской и Могилевской, и, женившись на
княжне Голицыной, на 28 году возраста стал богатейшим в России владельцем
в то время, когда богатствам в России не было счету. Любимец счастия скоро
сделался одним из достойнейших офицеров армии и заслужил уважение своего
Государя.
Годы проходили. Во время аустерлицкого
побоища граф Остерман-Толстой начальствовал над небольшим русским армейским
корпусом в Ниенбурге-на-Везере. В 1807 г. молодой и блестящий генерал
действовал в той самой армии, которая, под начальством Бенингсена, сперва
при Нареве и Пултуске, потом под Эйлау и Фридландом могучею грудью встречала
гениальные напоры новейшего Цезаря. Среди всеобщих неудач русской армии
граф Александр Остерман выказывал мужество и быстроту соображения необычайные,
и вверенные ему войска платили жизнью за слепое доверие к своему начальнику.
После отчаянной схватки лучших военных сил России с Наполеоном, ставшим
верховным судьею судеб материка Европы, корпус Остермана, состоявший из
25000 человек при начале похода, пройдя через огонь Островно, Смоленска,
Бородино и на пути от Малоярославца, считал в своих рядах не более 2000
человек, способных еще нести оружие. Сам Остерман спасся от смерти непонятным
чудом, и несколько дней спустя после страшного поражения он спокойно заседал
в том самом военном совете богатырей-генералов русских, где под председательством
Кутузова решено было славное пожарище Москвы — событие, полное величия
и патриотизма неслыханного, спасшее независимость русского царства и нанесшее
смертельный удар величию и славе Наполеоновой.
А канун битвы под Кульмом! Какая чудесная
страница — этот вечер — в летописи военной славы графа Остермана-Толстого! —
Наступал 1813-й год. Необходимость слила воедино все военные силы материка
для нанесения последнего решительного и рокового удара величайшему в мире
гению. Но первые попытки союзников не имели успеха и кровавый спор за
независимость Европы, под Дрезденом, едва не лишил союзников последней
и единственной надежды. Союзная армия, разъединенная, разбитая, в беспорядке
бежала опять за те горы, через которые так гордо тянулась еще недавно,
убежденная в несомненном успехе. Но теперь будущее грозно закрылось туманом:
еще одно усилие со стороны Наполеона прежде, чем вновь соединятся союзники,
— и погибель их решена навсегда, надолго! На чем же висели судьбы
Европы? И может ли кто разгадать последствия такого события? Вандам идет
во главе сильной армии замкнуть для союзников единственные проходы через
горы Богемии; все в страхе бежит перед ним — о защите никто и не
думает!..
Граф Остерман-Толстой, едва исцеленный
от тяжкой раны, полученной под Бауценом, является в императорской главной
квартире будто случайно, без всякого определенного назначения и командования.
Он видит опасность и без труда получает начальство над войском: ни зависть,
ни древность происхождения, ни милость или интрига — ничто не пыталось
оспаривать этого права, и все молчали — до того отчаянно казалось
это положение. И через тысячи невообразимых опасностей, ценою тысячи необыкновенных
усилий, благодаря свойственной ему проницательности, графу Остерману удалось
вполне, наконец, посредством искусных движений, ходов и переходов, сопровождавшихся
любопытными, нередко страшно-кровавыми стычками, отойти от Дрездена и
занять дефилеи Богемии. Здесь только он остановился, стал твердою ногою
и целый день и целую ночь с неслыханным героизмом выдерживал яростный
напор победоносного доселе врага. Напрасны были усилия французов; страшный
картечный огонь разорвал ряды русской армии, она устилала дефилеи своими
трупами, но не подавалась назад ни на пядь до тех пор, пока остатки союзной
армии, соединясь наскоро, снова бросились в бой, спасли, в свою очередь,
самоотверженного героя и взяли в плен самого Вандамма.
Таков был исход Кульмской битвы. Остерман
потерял руку, но получил зато наибольшую долю славы этого незабвенного
дня. Истекая кровью, он оставался на коне до тех пор, пока его не унесли
против воли с побоища. Следующий характеристический анекдот изгладится
в памяти только с именем графа. Остерман во время двух ампутаций в течение
двух дней приказывал своим барабанщикам бить к походу, и музыкантам —
играть самые оживленные громкие марши для того, чтобы до ушей его солдат-соратников
не долетал ни один болезненный стон его, исторгаемый мучительною операциею.
Всемирное спокойствие водворилось,
и Остерман возвратился в Россию. Поселясь в Петербурге, он исключительно
занялся образованием гренадерского корпуса и потом одного из гвардейских
полков, и скоро сделался одним из достойнейших и самых могущественных
лиц при дворе императора. Граф очень редко, но с редкою откровенностью
говорил о пройденном им с такою славою военном поприще, и часто, случалось,
при одном воспоминании об этом времени, счастливейшем во всей его жизни,
он с чувством говаривал: "Да, как человек и как солдат и я видал красные
дни".
Император Александр, пораженный неисцелимой
лихорадкой на пути своем по южной России, внезапно умер в Таганроге. Смерть
обожаемого государя сильно подействовала на графа. Пятидесятисемилетний
герой Измаила и Кульма решился навсегда оставить политическое поприще.
С тех пор он жил в Италии, Франции и Германии и только дважды приезжал,
и то на время, в Россию. В 1831 г. в сопровождении Фальмерайера граф совершил
из Мюнхена путешествие на Восток, где оставался три года; он посетил Грецию,
европейскую и азиатскую Турцию. Любопытно было видеть на волнах Нила русского
путешественника и героя в маленьком, созданном им на корабле собственно
для себя мире, состоявшем из любимой библиотеки томов в пятьсот, образа
Христа Спасителя в терновом венце, бюста императора Александра и маленькой
часовенки, где день и ночь неугасимо горели две свечи и фимиам благовонно
курился. Иерусалим надолго привлек к себе туриста: эта святыня была настоящею
целью его поездки. Поразительно было смотреть на солдата Бородина и Кульма,
преклоненного долу на вершине Голгофы, на том самом месте, где водружен
был крест Спасителя мира, — где совершилась великая тайна искупления
рода человеческого. В Константинополе путешественники были представлены
султану Махмуду. Об этой аудиенции рассказывают анекдот, слышанный будто
бы от одного почтенного лица из свиты графа. Со времени ампутации граф
не мог обходиться без палки; видно, потеря какого-нибудь из членов тела,
кажется, вовсе не имеющего влияния на походку, весьма чувствительна для
его равновесия. Поэтому граф всегда опирался на толстую камышевую трость
с набалдашником в виде головы скелета. Государь, истребивший янычаров,
с удивлением спросил Остермана, к чему он носит с собой такую странную
эмблему. На это граф отвечал пословицей: Hodie mihi, cras tibi [3]. Во
все время пребывания своего в Константинополе граф пользовался особенным
вниманием султана. Возвратясь с Востока, граф остановился в своем палаццо
в Флоренции, где провел три года сряду. Здесь он получил следующее письмо,
послужившее для него утешительным доказательством, что воспоминание о
нем еще не совсем изгладилось в памяти тех, кому он служил с такою преданностью
и самоотвержением. Вот его содержание:
"Теплиц, октябрь 1835. Дорогой мой
граф Остерман! Император, отец мой, решился увековечить память русской
гвардии, геройское сопротивление которой остановило победоносное шествие
французского армейского корпуса генерала Вандамма 29 августа 1835 г. Мне
пришлось привести в исполнение это предположение почившего отца моего,
и вы не без сочувствия, конечно, узнаете, что мы — ваш высокой Государь,
е. в. король Прусский и я — положили первый камень для монумента
минувшего 29 сентября. Мы сожалели, что в эту торжественную минуту не
было с нами того, который начальствовал над храбрыми русскими войсками
в этой славной битве и имя которого связано неразрывно с воспоминаниями
дня, нами торжествованного. Чтобы отчасти вознаградить вас за это лишение,
посылаю вам медаль, вычеканенную собственно для этого случая. Вы порадуетесь
получению этого знака воспоминания о дне, столь славном для вас, для ваших
храбрых соратников, для Государя, которому вы служили кровию. Мне бы хотелось,
чтоб вы считали ее также знаком чувств высокого почитания, которые питал
к вам мой покойный отец и которые я также к вам сохраняю, —
Фердинанд, Император" [4].
В 1837 г. граф Остерман-Толстой навсегда
оставил Флоренцию и Италию и поселился в Женеве, где и проводил последние
годы своей жизни в глубочайшем уединении. В начале февраля настоящего
1857 года он заболел сериозно, но казалось, что его крепкое сложение еще
устоит против этой болезни. Скоро, однако, обнаружились более опасные
признаки и три дня спустя славный витязь времен давно протекших тихо уснул
навсегда на руках дочери, окруженный зятем и внуками. Nec mihi mors gravis
est, posituro morte dolores [5] — мог сказать он вместе
с поэтом.
Граф Остерман-Толстой получил весьма
небрежное первоначальное воспитание и сам любил говорить об этом; но природа
щедро наградила его: живой, глубокий и находчивый ум и пламенное воображение
блистательно заменяли в нем недостаток первоначального сериозного воспитания.
Эта личность, может быть, самая оригинальная в нашу эпоху, принадлежит,
без сомнения, истории.
А. К — въ.
Примечания:
*) "Zeit" ошибочно говорит, что графское достоинство
даровано Остерману Петром II.
**) София Остерман [2], единственная
дочь великого адмирала, была выдана за деда Александра Толстого.
|