|
© Виталий Двораковский, 2001.
Примечания
1. Любимов С.В.
Опыт исторических родословий. Гундоровы, Жижемские, Несвицкие, Сибирские,
Зотовы и Остерманы. - Пг., 1915.- С. 97.
2. Из донесения де Парелло // Григоро-вич Н.И.
Канцлер князь А.А. Безбородко в связи с событиями его времени.-
Т.1.- СПб., 1879.- С. 334. То же донесение было опубликовано в "Русском
архиве", 1875, кн. 2, № 6, С. 124-125.
3. Ключевский В.О. Сочинения.- Т. 5.- М., 1989.-
С. 57.
4. Там же.
5. Там же.
6. Сборник РИО.- Т. 67.- С. 25.
7. Гаврюшкин А. В. Граф Никита Панин.- М., 1989.-
С. 78.
8. Чечулин Н.Д. Внешняя политика России в начале
царствования Екатерины II. 1762-1774.- СПб., 1896.- С. 160-161.
9. Первую инструкцию правительства Екатерины II Остерман
получил 13 августа 1762 года.
10. Гаврюшкин. Указ. соч.- С. 89-91.
11. Там же, с. 164-165.
12. Там же, с. 163.
13. Там же, с. 165,
14. Соловьев С.М. История России с древнейших
времен. - Т. 24.- М., 1966.- С. 576-577.
15. Чечулин. Указ. соч.- С. 161-162.
16. Там же, с. 165.
17. Там же
18. Там же, с. 169.
19. Гаврюшкин. Указ. соч.- С. 91-92.
20. Чечулин. Указ. соч.- С. 172-173.
21. Соловьев. Указ. соч.- Т. 28.- С. 527-528.
22. Там же, с. 596.
23. Де Парелло. Указ. соч.- С. 334-335.
24. РИО.- Т. 19.- С. 380.
25. Там же, с. 417.
26. Де Парелло. Указ. соч.- С. 335.
27. Трачевский А.С. Союз князей и немецкая политика
Екатерины II, Фридриха II, Иосифа II. 1780-1790 гг.- СПб.-1877.- С. 56.
28. РИО.- Т. 19.- С. 472.
29. Де Парелло. Указ. соч.- С. 335.
30. Там же, с. 335-336.
31. Сегюр Л.-Ф. Записки графа Сегюра о пребывании
его в России в царствование Екатерины II (1785-1789).- СПб., 1865.- С. 72
и 111.
32. Григорович. Указ. соч.- Т. 1.- С. 120.
33. Трачевский. Указ. соч.- С. 56.
34. Нарочницкий А.Л. Международные отношения
накануне и во время Французской буржуазной революции конца XVIII века
(1763-1794).- М., 1946.- С. 55.
35. Григорович. Указ. соч.- С. 377-378.
36. Вейдемейер А.И. Двор и замечательные люди
в России во второй половине XVIII столетия.- Ч. 1.- СПб., 1846.- С. 185.
37. Григорович. Указ. соч.- Т. 1.- С. 115.
38. Там же, с. 414, 445, 495.
39. Столыпин А. Воспоминания об А.В. Суворове
// Москвитянин.- 1845.- Ч. 3.- № 5, С. 5.
40. Григорович. Указ. соч.- Т. 1, с. 383.
41. Там же, т. 2, с. 377.
42. Там же, с. 378.
43. Из письма Кэтрин Вильмот сестре Алисии (из
Москвы, 18 февраля 1806 года) // Записки княгини Дашковой. Письма
сестер Вильмот из России.- 2-е изд.- М., 1991.- С. 355.
44. Из дневника Марты Вильмот (вечер 3 января
1808 года) // Записки княгини Дашковой. Письма сестер Вильмот из России.-
2-е изд.- М., 1991.- С. 431-432.
45. Письмо Марты Вильмот к матери (из Москвы,
12 февраля 1804 года) // Записки княгини Дашковой. Письма сестер Вильмот
из России.- 2-е изд.- М., 1991.- С. 288-289.
46. Пыляев М.И. Старое житье.- СПб., 1897.- С.
17-18.
47. Богданович М.И. История царствования Александра
I.- Т. 2,- СПб., 1869.- С. 484.
48. Снегирев И.М. Жизнь Московского митрополита
Платона. - Ч. 2.- М., 1856.- С. 90.
49. Терещенко А.В. Опыт обозрения жизни сановников,
управлявших иностранными делами в России.- Ч. 2. Канцлеры.- СПб., 1837.-
С. 162-163.
50. Нестерович И. Стихи на кончину… Ивана Андреевича
Остермана… последовавшую сего 1811 года, апреля 18 дня, в исходе
седьмого часа по полуночи. Бм., бг.
|
|
В.
Двораковский. Иван
Андреевич Остерман
Иван
Андреевич Остерман родился в 1725 г. и был младшим сыном вице-канцлера
графа Андрея Ивановича Остермана. В пятнадцатилетнем возрасте он значился
капитаном лейб-гвардии Преображенского полка, но после ареста отца в 1741 г.
переводится в том же чине в Троицкий пехотный полк [1].
На протяжении ряда лет внимание властей
к сыновьям опального вице-канцлера не ослабевало, так как было известно,
что у А.И. Остермана хранилась в голландских банках довольно крупная
сумма, получить которую могли либо сам владелец, либо его сыновья. Маркиз
де Парелло, сардинский посланник в Петербурге, писал по этому поводу,
что императрица Елизавета Петровна "вместо того, чтоб сослать в Сибирь
сына (т.е. Ивана — В.Д.) вместе с отцом, выказала притворную
умеренность и выхлопотала ныне здравствующему графу Остерману паспорт,
необходимый для поездки в Голландию по его делам; но вместе с тем послано
было русскому министру (т.е. послу — В.Д.) при генеральных штатах
приказание уловить минуту, когда он получит свои деньги и, арестовав его
под каким-нибудь благовидным предлогом, выслать в Россию вместе с его
деньгами. Возмущенный столь явным предательством, русский посланник вместо
того, чтобы исполнить такие варварские приказания, посоветовал молодому
путешественнику проследовать далее, не востребовав своих капиталов. Тогда
граф Остерман объехал почти всю Европу, преуспевая в изучении нескольких
языков, на которых говорит свободно... Между тем его враги утратили свою
силу, и лица, которые еще благоволили к нему, нашли средство добиться
его назначения кавалером посольства в Париже, где тогда был послом известный
Бестужев" [2].
Это случилось в 1757 г. На дипломатической
службе в Париже Иван Остерман находился до 1760 г. и, видимо, преуспел
на этом поприще, ибо тогда же был назначен посланником в Стокгольм, сменив
Н.И. Панина, который вскоре стал идеологом так называемой "Северной
системы", а И.А. Остерман — проводником этой идеи в Швеции.
Северная система, реализацией которой на
территории Швеции Остерман занимался 14 лет, должна была стать, по словам
В.О. Ключевского, "небывалой в Европе международной комбинацией" [3].
По проекту Панина северные некатолические государства, включая католическую
Польшу, "соединялись для взаимной поддержки для защиты слабых сильными" [4].
Эта идея вытекала из общих принципов политики в начале царствования Екатерины
Второй, которая "ставила себе целью жить в дружбе со всеми державами,
чтобы иметь возможность всегда становиться на сторону наиболее угнетенного
и через то быть третейским судьей Европы" [5].
Северный союз противопоставлялся Южному,
в состав которого входили Франция, Австрия и Испания. Костяк Северного
союза составляли Россия, Пруссия и Англия, к которым должны были присоединиться
Швеция, Дания, Польша и Саксония.
Мысль о необходимости обезопасить себя таким
объединением возникла как в Пруссии, так и в Англии. Эти страны хотели
войти в союз с Россией, чтобы вместе противостоять опасным военным замыслам
южных держав.
Панин рассчитывал "поставить Россию
способом общего Северного союза на такой степени, чтобы она как в общих
делах знатную часть руководства имела, так, особливо в севере, тишину
и покой ненарушимо сохранять могла" [6]. Идея
Северного союза имела одно очень важное и бесспорное достоинство. Благодаря
ей внешняя политика России приобретала последовательность, становились
ясно видны задачи и средства их достижения, а действия, предпринимаемые
в отдельных странах, увязывались в единое целое, в систему [7].
Воплотиться этому союзу так и не было суждено.
Среди причин Ключевский указывает на различия в государственном устройстве
союзных держав и на отсутствие общих интересов. Здесь можно добавить,
что ему помешали как внешние, так и внутренние причины в самой России:
война с Турцией (1769-1775), с Польшей (1765-1773), пугачевский бунт (1773-1774),
да и Н.И. Панин — главный проводник идеи — был занят
в основном внешними войнами.
Задачей русского правительства во время
пребывания И.А. Остермана в качестве посла в Стокгольме было устранение
давно утвердившегося в Швеции влияния Франции, а более широко —
не допускать ее политического вмешательства на севере Европы. Учитывая
два фактора — близость шведских границ и недружелюбные отношения
с Францией, русское правительство имело особенное основание опасаться
французского влияния в Швеции и бороться против него [8].
В Швеции в соответствии с конституцией 1720
г. на решение государственных вопросов наравне с Сенатом и королем оказывал
влияние сейм. Свою политику Россия могла проводить только через последний.
Поэтому Россия не была заинтересована ни в расширении прав Сената, ни
в усилении королевской власти. Профранцузская шведская партия "шляп"
боролась за первое, шведский двор — за второе. В Версале, видя
устремления России, стали понимать, что тратить огромные средства, пытаясь
ее пересилить, неразумно. Проще восстановить в Швеции сильную власть монарха.
И пусть это не даст Франции непосредственного выигрыша, зато в перспективе,
учитывая давние антирусские настроения и агрессивность шведской знати,
несомненно принесет свои плоды.
Остерману был направлен рескрипт с подробными
инструкциями [9]. Ему предписывалось прежде всего
противодействовать установлению самодержавия и добиваться строгого соблюдения
шведской конституции 1720 г. Особенно важно было отменить постановление
о расширении прав Сената, принятое в 1756 г.
Русскому посланнику было поручено объяснить
всем друзьям России, что императрица от Швеции ничего не желает, кроме
нейтралитета. В то же время она приветствует "внутреннее шведской
нации приращение и благосостояние" и готова ему содействовать. В
отношении королевской семьи необходимо было, не доводя дело до открытого
разрыва, постараться отстранить монархов, в особенности королеву, от участия
в грядущих политических событиях. Очень хорошо было бы попытаться разорвать
франко-шведский союзный договор, но в Петербурге полагали, что это вряд
ли возможно [10].
Екатерина Вторая предписывала Остерману
через Панина, чтобы он "внушал шведам, что русское правительство
окажет всякое содействие шведскому сейму в его стремлениях улучшить внутреннее
положение государства" [11]. Находя, что
Сенат захватил себе слишком много власти, "управляя самовластно жребием
всей нации" [12], Панин советовал Остерману
образовать особую, прорусскую партию, которая бы, "не примыкая прямо
и непосредственно к дворцовой, тем не менее поддерживала бы ее в ее борьбе
с Сенатом" [13] и встала бы в оппозицию с
влиятельной профранцузской партией.
Однако в дипломатических кругах южных держав
не верили в успех русской политики в Швеции. Советник посольства Стахиев
в своей депеше от 23 июня 1760 г. приводит слова австрийского посланника
в Стокгольме Гоеса: "Истребление остатка русских приверженцев, по-видимому,
совершится на будущем сейме, если петербургский двор не пришлет сюда познатнее
характеров и побогаче собственным капиталом министра, чем Остерман. Панин
в каких стесненных обстоятельствах не находился, однако содержанием хорошего
стола приобрел себе любовь не только многих знатных особ, но и вообще
большинства здешнего общества, которое сильно об нем жалеет". На
это канцлер М.И. Воронцов заметил: "Рановременное, весьма тщетное
и предерзостное рассуждение о графе Остермане учинено" [14].
Действительно, как показали дальнейшие события, Гоес поспешил со своими
прогнозами.
Остерману было предписано "и советом,
и деньгами способствовать ограничению формы правления, подкреплять ими
партию, противную господствующей" [15]. Сейм
открылся в январе 1765 г., но русский посол начал получать необходимые
суммы, начиная еще с 1763 г. Тогда ему перевели 30 тысяч рублей, а чтобы
он "был более в состоянии частыми угощениями и другими лакомствами
приобретать приятелей и склонять их к нашим намерениям" [16],
ему прибавили "на стол" по 500 рублей в месяц, а на время сейма —
по 1000 рублей; осенью того же 1763 г. Остерман получил еще 50 тысяч рублей,
летом следующего — опять 50 тысяч, весной 1765 г. —
95 тысяч и, наконец, в марте 1766 г., для окончания сейма —
100 тысяч рублей [17].
Труды Остермана и значительные расходы,
понесенные Россией, не пропали даром. "Россия достигла поставленной
цели — не допустила усиления короля на счет сейма и доставила
господство партии, не склонной поддаваться внушениям Франции" [18].
В августе 1765 г. сейм единогласно принял
решение упразднить поправки 1756 г. к конституции. Все попытки королевской
партии и французского посла добиться расширения прав монарха оказались
тщетными. Основная задача русской дипломатии была решена, с чем Панин
и поздравил императрицу, а та наградила Остермана орденом св. Анны.
Дальнейшие события способствовали успеху
российской политики. Франко-шведский союз дал трещину из-за значительного
долга по субсидиям со стороны Франции, которая после Семилетней войны
не могла его погашать. К решению этой проблемы подключилась Англия, союзница
России в шведских делах. Начались англо-шведские переговоры по заключению
союзного договора, который предусматривал благоприятные условия в торговле
между странами. Остерман получил из Петербурга указание — всемерно
помогать англичанам. После этого переговоры стали продвигаться быстрее,
и, наконец, в феврале 1766 г. шведское правительство, отбросив последние
сомнения, подписало с Англией договор о дружбе. Возмущенный французский
посланник, выждав, когда сейм подойдет к концу, заявил, что его двор считает
"обязательства между Францией и Швецией прекращенными навсегда" [19].
Об этом в Петербурге могли только мечтать. Франко-шведский союз был разорван.
Однако договора России со Швецией тоже пока
не было. Правда, дружественные отношения с Пруссией, Данией и Англией,
то есть с той частью Северной системы, которую удалось создать к началу
войны с Турцией (январь 1769 г.), позволяли быть спокойными за северные
границы. Панин был уверен, что, какие бы события ни происходили в Стокгольме,
совместные усилия северных держав позволят предотвратить агрессию со стороны
Швеции.
Вскоре эта уверенность Панина была несколько
поколеблена: в Петербурге узнали, что на чрезвычайном сейме 1769 г. преобладание
получила профранцузская партия. Для борьбы с ней Панин перевел Остерману
до 400 тысяч рублей, и успокаивал его, что хотя неуспех, конечно, будет
неприятен, в Петербурге не будут его обвинять. Дела шли все более неблагоприятно
с русской точки зрения. Панин поручал Остерману удерживать всеми силами
Швецию от прямого вмешательства в русско-турецкую войну — и
это, как известно, было достигнуто. Впрочем, профранцузская партия тоже
не одержала полного успеха: было принято решение держаться союза с Францией,
избегать связей с Россией, да и вообще, по крайней мере до следующего
сейма, придерживаться военного нейтралитета. И даже этими решениями Панин
был очень доволен [20], хотя обстоятельства очень
красноречиво говорили о неудаче русской политики в Швеции в деле привлечения
ее в Северный союз.
Русская дипломатия, занятая польскими и
турецкими делами, на некоторое время ослабила внимание к Швеции, да и
средств на поддержку прорусской партии не хватало. В конце мая 1771 г.
Остерман получил из Петербурга 100 тысяч рублей, но при этом Панин писал:
"По моей беспредельной откровенности, которую я к вашему в-ству персонально
как друг иметь привык, не могу не сделать некоторых замечаний. Военные
наши издержки становятся изо дня в день тягостнее и потому заставляют
желать, чтоб внешние издержки, сколько можно, были сокращаемы. Вы, конечно,
сами постигаете всю нужду такого сокращения и, конечно, сами собою как
отлично искусный министр и как истинный сын отечества будете по крайней
возможности и лучшему своему уразумению стараться ограничивать денежные
расходы..." [21].
Этим сокращением субсидий со стороны Петербурга
воспользовались французы. При их поддержке молодой шведский король Густав III
осуществил в августе 1772 г. военный переворот. По его указанию риксдаг
принял новую конституцию, существенно усиливавшую власть короля. В Петербурге
опасались, как бы Франция не подтолкнула Густава еще на один "подвиг" —
войну против России.
Раздражение Екатерины Второй усиливалось
известиями, что в Швеции правительство распространяет слухи о враждебных
намерениях России. По этому поводу она написала заметку для Остермана:
"Я думаю, что вы у места и, кстати, не упустите сделать употребление
из того, что ныне в Швеции нигде не оставляется жало противу соседей в
нации поощрять..." [22]. Но Густав сам боялся
русского нападения и старался не вмешиваться в дипломатические вопросы,
разделявшие европейские государства.
Успех Остермана в деле предотвращения военной
диверсии со стороны Швеции был очевиден, и он удостоился еще одной награды —
ордена св. Александра Невского.
Упоминаемый выше де Парелло писал, что Остерман
во время своего продолжительного пребывания в Стокгольме присылал такие
интересные депеши, что в Петербурге сложилось самое выгодное мнение о
его способностях [23]. Здесь уместно заметить,
что дипломатов в те времена было мало, а работы у них было иного. Посланники,
например, собственноручно писали донесения в Петербург, а не перекладывали
эту обязанность на подчиненных, как делалось позднее. А по тому, что и
как сообщает посланник, можно было без труда судить, чего он стоит.
К тому времени влияние Панина ослабело,
и поэтому в столице стали искать ему искусного помощника, чтобы иметь
возможность отстранить его от дел. Екатерина, надеясь на благоприятную
политическую погоду в Швеции, которая установилась там с помощью Остермана,
распорядилась, чтобы тот собирался в Россию. В дипломатические круги просочились
кое-какие сведения об этом. Вот что писал английский посланник графу Суффолк
27 сентября 1773 г.: "Я расположен думать, что... г. Остерману
предписано вернуться в тех видах, чтобы дать ему занятие по иностранным
делам и, по всей вероятности, вручить ему в скором времени должность,
ныне занимаемую г. Паниным (имеется в виду должность "первоприсутствующего"
в Коллегии иностранных дел — В.Д.). Мера эта, несомненно, самая
благоразумная и осторожная из всех, которые бы она (т.е. Екатерина —
В.Д.) могла принять, ибо, хотя я не слышал и не предполагаю, чтобы человек
этот отличался особыми способностями, однако, так как он благорасположен
к настоящей системе и обладает привычкой к делам и большим трудолюбием,
то он более соответствует требованиям этой должности, чем всякий, кого
бы она могла найти здесь" [24]. Спустя 9
месяцев Гунинг более уверенно пишет о возможном новом назначении Ивана
Андреевича: "Графу Остерману... несомненно предстоит освободить от
дел Панина в тех видах, чтобы... занять место вице-канцлера" [25].
Как видим, Гунинг не видел никаких иных
достоинств Остермана, кроме большого трудолюбия, тем не менее вся канцелярия
иностранных дел восхваляла его.
Иван Андреевич вступил в должность вице-канцлера
в апреле 1775 г., сменив на этом посту князя А.М. Голицына.
Руководил же Коллегией иностранных дел по-прежнему Н.И. Панин. По
своему положению Остерман был сразу назначен членом Государственного совета.
Но так случилось, что "в Совете не узнали человека, прославившегося
своими письменными донесениями" [26]. Вскоре
открылось, что его дипломатическая известность была тесно связана с неким
шведским сенатором, выполнявшим при Остермане обязанности секретаря. Он-то
и писал за посланника донесения в Петербург, где из-за этих депеш сложилось
такое высокое мнение об Иване Андреевиче. Но так как тот не смог взять
с собой в Россию своего помощника, различие между Остерманом-посланником,
в совершенстве владевшим красноречивым пером, и Остерманом-вице-канцлером,
нерешительным и малоталантливым, сразу бросалось в глаза [27].
Свое первое впечатление об Остермане как
вице-канцлере высказал 28 июля 1775 г. тот же Гунинг: "Я не имел
иного пути, кроме переговоров с г. Паниным или с графом Остерманом,
выбор, над которым нечего было задумываться, так как последний действует
со столь необычайной сдержанностью, опасаясь по недостатку опытности и
умения впасть в излишнюю откровенность, что я почти не имел случая говорить
с ним о политике, между тем как первый почти ежедневно беседует со мной
об американских делах" [28].
Получалось, что на высокий пост Остерман
был поставлен благодаря счастливой случайности, но он никогда ни у кого
не вызывал опасений относительно политических или служебных интриг, поэтому
никто не думал о его смещении [29].
Вице-канцлер Остерман после смерти Панина
в 1783 г. занял его должность. Он стал главноуправляющим Коллегией иностранных
дел, то есть, как бы мы сегодня сказали, министром иностранных дел. В
новом качестве Иван Андреевич преимущественно вел дела с иностранными
дипломатами, находящимися в России, и благодаря этому они оставили о нем
свои многочисленные отзывы.
Де Парелло, описавший скандальные подробности
его назначения вице-канцлером, отмечал, что положение Остермана в Коллегии
"не особенно блистательно", но он "по крайней мере достаточно
умен, чтобы понимать всю неловкость своего незавидного состояния. Он сетует
об этом и оскорбляется настолько, "что не может скрывать своего огорчения.
Поэтому он всех принимает с дурным расположением духа, изощряется всегда
истолковывать в невыгодном смысле все, что ему объясняют, по малейшим
поводам дает понять, что ему известно, что уже обращались к другим лицам;
но, как в сущности он человек честный, то наконец смягчается и обещает
дать ответ по получении повелений от государыни. Обойти его невозможно,
несмотря на то, что он занимает свое место только ради наружной представительности
и что Остерману любой министр сообщает о своих действиях только для формы,
когда дело уже почти доведено до конца". При этом де Парелло добавляет,
что "при ближайшем знакомстве с ним можно легко сойтись и наконец
жить с ним в добром согласии" [30].
Французский посол в 1785-1789 гг. граф де
Сегюр писал, что "граф Остерман не имел большого веса, стало быть,
и слова его не много значили", и добавлял, что он все же "человек
благонамеренный, но простоватый" [31]. В
1786 г. де Сегюр писал своему министру иностранных дел: "Граф Остерман,
личность, как вам известно, совершенно ничтожная, занимает место вице-канцлера,
кажется, ради одной представительности. У него нет ни таланта, ни влияния;
но ваши прежние победы над ним в Швеции возбудили в душе его зародыш ненависти
к Франции, поэтому он без всяких объяснений присоединяется к мнению, которое
противно моему" [32].
Австрийский посол князь Кауниц назвал однажды
Остермана "автоматом", австрийский император Иосиф II —
"соломенной чучелой", ничего не делающей и не имеющей веса".
А. Трачевский, опубликовавший последние два отзыва, назвал Ивана Андреевича
"ничтожным сыном знаменитого петровского дипломата" [33].
Уже в советское время А. Нарочницкий вторил
им всем: "Остерман был лишь декоративной фигурой. Это был очень ограниченный,
напыщенный сановник, годный лишь для того, чтобы важно носить мундир и
внушать почтение на торжественных приемах" [34].
Почему же Екатерина Вторая в течение более
20 лет терпела вице-канцлера, не приносящего никакой пользы? Н. Григорович
попытался ответить: "Екатерина его берегла как старого сановника,
к которому привыкла" [35]. Но зачем было
ей награждать его сначала орденом св. Владимира I степени в
день учреждения ордена, а затем удостаивать высшей награды —
ордена св. апостола Андрея Первозванного? Только ли за выслугу лет?
И почему уже Павел I возводит 70-летнего старика в канцлеры? Может
быть потому, что Остерман "всегда отличался честнейшими правилами
и беспредельной преданностью к престолу"? [36].
Но звучит это по крайней мере малоубедительно.
Правда, остается непреложным тот факт, что
всеми иностранными делами управлял в то время не Остерман, а его ближайший
помощник князь А.А. Безбородко, назначенный в 1784 г. "вторым
присутствующим членом Коллегии иностранных дел" с трактаментом (содержанием)
вице-канцлера. Через его руки шли самые важные дела, а графу Остерману
он оставлял "всю ту внешность, так сказать, обрядовую сторону его
первенства, которая проявлялась в формальностях" [37].
Безбородко пользовался особым расположением императрицы и был для нее
человеком не просто полезным, но даже необходимым. Он тоже не жаловал
Остермана, писал, что этот "большой длинный, глухой дурак, когда
за руль брался, худо правил, да и вообще ничего еще не сказал, что бы
не мною написано было" [38].
Тем не менее, кое у кого вице-канцлер все-таки
вызывал почтение, например, у А.В. Суворова. Денщик полководца А. Столыпин
оставил воспоминания об их встрече. "Достоин замечания различный
прием, сделанный им (т.е. Суворовым — В.Д.) двум вельможам.
Раз, за столом, раскладываю я горячее, фельдмаршал спросил: "Чей
это экипаж?" Я, взглянув в окно, доложил: "Графа Остермана!"
Фельдмаршал выскочил из-за стола и выбежал на крыльцо так поспешно, что
я, находясь ближе его к двери, не мог его предупредить; лакей г. Остермана
только что успел отворить дверцу у кареты, как он вскочил в нее, благодарил
Остермана за сделанную ему честь посещением, и, поговорив минут десять,
простился с ним. Остерман был в то время вице-канцлером иностранной Коллегии,
но оною не управлял. Через несколько дней, сидя за обедом, фельдмаршал
спросил: "Чей это экипаж?". Я отвечал: "Графа Безбородко!".
Он не встал из-за стола; а когда граф Безбородко вошел в столовую, он
велел подать стул подле себя и сказал ему: "Вам, граф Александр Андреевич,
еще рано кушать, прошу посидеть!" Безбородко, поговорив с четверть
часа, откланялся; фельдмаршал не встал его провожать. В то время Безбородко
был действительный тайный советник и управлял иностранной Коллегией" [39].
Нет оснований говорить, чтобы у Безбородко
была какая-нибудь неприязнь к Остерману или тем более желание интриговать
против него. Это не могло бы остаться для Ивана Андреевича незамеченным,
а он наверняка заявил бы об этом в Москве, в этой "столице бриллиантовых
видений" времен Екатерины, в этом "убежище опальных", где
он поселился после отставки и где подобные сановники облегчали свою душу
смелыми заявлениями своих неудовольствий.
Как бы то ни было, но на третий день после
вступления на престол Павел I предложил место канцлера Безбородко,
но тот уговорил его назначить на эту должность Остермана. Делая приятное
старику, Безбородко был уверен, что ему самому осталось совсем немного
потерпеть. "Граф Остерман по привычке своей искал играть первую роль, —
писал он графу Д.Р. Воронцову 13 января 1797 г., —
и тут вышли недоразумения, кои невинным образом старику не в лучшее обратилися;
словом, что я против воли моей и в крайнюю тягость очутился первенствующим
в департаменте, и вижу, что скоро принужден буду и титулом тем же (т.е.
канцлером — В.Д.) учиниться" [40].
В высшей государственной должности Остерман
пробыл менее полугода. В начале апреля 1797 г. 72-летний граф Иван Андреевич
подал императору всеподданейшее прошение об отставке. На его просьбу 21 апреля
Павел I обнародовал рескрипт, в котором говорилось: "С крайним
сожалением усмотрел я из письма вашего желание ваше получить увольнение
от всех дел по причине болезненных ваших припадков" [41].
Остерман был уволен с полным "трактаментом", им получаемым,
и, кроме того, ему был подарен серебряный сервиз, находившийся у него
"по месту канцлера". Как писал Н. Григорович, Павел не
имел "к престарелому сановнику близких отношений", как Екатерина,
и "не отличаясь терпением... пожелал предоставить важнейшее государственное
место тому самому лицу, которое давно уже направляло к пользе и внутренние,
а особенно внешние дела отечества" [42].
И.А. Остерман провел последние годы своей
жизни в Москве. Мисс Кэтрин Вильмот, видевшая его здесь, назвала Остермана
"расфуфыренным призраком екатерининской эпохи". В феврале 1806
г. она писала о нем: "Ордена св. Георгия, св. Александра
Невского, св. Владимира висят на нем на красных, голубых и разноцветных
лентах. Ему 83 года; его старые кости дребезжат в карете, запряженной
восьмеркой лошадей. За обедом знатные люди стоят позади его стула. Граф
Остерман живет по такому этикету, который полагался ему в дни его фавора" [43].
Марта Вильмот, сестра Кэтрин, записала в 1808 году в своем дневнике: "Сегодня
мы обедали с графом Остерманом, чей смех может расшевелить саму смерть".
И далее: "Ныне из приверженцев Екатерины в живых остались лишь граф
Остерман и моя княгиня (Е.Р. Дашкова — В.Д.), и, если бы
не стены и башни Кремля, в Москве не было бы ничего примечательного, кроме
балов и ужинов, которые идут сплошной чередой и прерываются лишь обедами,
завтраками, утренниками и игрой в карты" [44].
Четырьмя годами раньше она же рассказывает
о подобном обеде в письме к матери: "Мы ежедневно выезжаем и продолжаем
веселиться. Вчера в 2 часа ездили к графу Остерману поздравить его родственницу
(сестру — В.Д.) с именинами, то есть днем святого покровителя.
Ее зовут Анной, и поскольку в России имеется орден св. Анны, который
носят на алой ленте, то все кавалеры, даже имеющие награды высшего достоинства,
дабы доставить удовольствие прекрасной имениннице (а ей было тогда 80
лет! — В.Д.) надели алые ленты. Такой лентой был украшен почти
каждый мужчина, находившийся в зале. Здесь не было интересующих нас молодых
плебеев, пришли засвидетельствовать свое почтение лишь 70—80-летние
старцы с 70—80 тысячами фунтов годового дохода. Как только мы вошли,
нас повели к столу, где был накрыт так называемый завтрак: предлагались
вяленая рыба, икра, сыр, хлеб etc и eau de vie (виски) —
всего лишь легкая закуска для аппетита перед обедом, о котором тут же
возвестили. Мы собрались в зале… с галереей, заполненной мужчинами, женщинами,
детьми, карликами, юродивыми и неистовыми музыкантами, которые пели и
играли так громко, как будто хотели, чтобы оглохли те, кого пощадили небеса.
Совершенно не чувствительный к музыке, мой сосед справа князь *** кокетничал
со мной при каждой перемене блюд, и мы оживленно беседовали, насколько
это было возможно в ужасном грохоте. В самый разгар патетической речи,
которую князь, противоборствуя музыкантам, произносил мне прямо в ухо,
раздался громкий грозный звук трубы, и все сразу смолкло, на лице каждого
сидящего за столом выразилось почтительное внимание. Графу подали хрустальный
кубок с шампанским. Он встал и, провозгласив здоровье именинницы, залпом
осушил бокал. Вторично, но уже в другом тоне прозвучала труба, и кубок
с вином был подан княгине Дашковой, которая повторила заздравный тост.
Труба пропела в третий раз, и следующий гость с теми же словами выпил
тот же хрустальный бокал. Короче, эту церемонию проделал каждый
из 46-ти сидящих за столом, можете себе представить, сколько времени заняло
торжество. Мы уехали сразу, как только княгиня закончила роббер виста
или бостона, начатый до обеда […] Меня утомили беспрестанные обильные
обеды, на которых слуги, проходя чередой, предлагают вам одно за другим
50-60 различных блюд… Изобилие стола невозможно описать…" [45].
М. Пыляев, почти 100 лет спустя, вторит
сестрам Вильмот. Он писал, что Остерман жил в Москве "хлебосольно
и открытым домом… Приезжающих к нему на обед, особенно по воскресеньям,
иногда было до ста и более персон обоего пола. Граф почти девяностолетним
стариком сохранял здоровье и полную память о прошлом. Хлебосольство его
теперь покажется почти сказочным; гостей за его столом угощали почти на
убой; сам Остерман ходил и смотрел, чтобы его гости ели; перемен блюд
бывало у него до сорока и более. Во все время стола гремела музыка на
хорах, и когда за столом преобладали дамы, то в конце обеда граф, взглянув
на хоры, давал знать в ладоши, чтобы начинали другую музыку, и тогда гремел
польский — Козловского, и гости, вскочив из-за стола, тянулись
парами в гостиную и далее по залам. Обыкновенно же, если у него не обедывали
дамы, музыка кончалась с десертом" [46].
9 декабря 1809 г. в своем московском дворце
Остерман дал обед в честь императора Александра I, удостоившего графа
посещением во время своего пребывания в Москве проездом из Твери [47].
Сохранилась гравюра того времени, изображающая это событие: Александр I,
стоящий в окружении блестящего общества дам и кавалеров, жестом усаживает
тяжело поднимающегося для приветствия Остермана обратно в кресло.
В последние годы Остерман вел переписку
с митрополитом московским Платоном, которого называл своим учителем в
старости [48]. А. Терещенко писал, что граф
посвящал свое время "дружеским с ним беседам, и вместе с братом своим
Федором пользовался изустным учением богословия знаменитого сочинителя
и проповедника, который собственноручно писал для них в виде уроков свои
поучения" [49].
И.А. Остерман скончался в апреле 1811 г.
на 86 году от рождения и был похоронен в своем майоратном имении —
селе Красном Рязанской губернии.
СТИХИ
на кончину Его сиятельства Графа Ивана Андреевича Остермана, Государственного
Канцлера, Сенатора и Орденов: святого Апостола Андрея, святого Александра
Невского, святого Равноапостольного Князя Владимира 1-й степени и святой
Анны кавалера, последовавшую сего 1811 года, апреля 18 дня, в исходе седьмого
часа по полуночи.
Еще удар стране Российской,
Еще потеря зла для ней —
Тот славный муж, к Престолу близкой,
Что с самых юных, нежных дней,
Себя на службу посвятя,
Провел ея несчетны виды,
Трудов, здоровья не щадя;
Был правды друг и жрец Фемиды, —
Монархам шестерым служил,
И всеми был равно отличен
За знанья, ум неограничен, —
Днесь в гробе хладном опочил.
Померк тот взор, где отражался
Порок, как в чистом вод стекле;
И лавр, которым украшался
Российской Двор — повержен в мгле.
Ослабла мышца, что держала
Бразды правленья столько лет —
Законы Швеции писала,
Стирая злой ее навет.
Заслуги смерть не пощадила
И доблестей прямых собор;
Ея враждебна, адска сила
Превозмогла такой опор.
Превышний! коль неисповедны
Судьбы Твои для смертных всех —
Коль Царь, Вельможа, раб последний,
Равно стремятся смерти в зев!
Прими моленья наши слезны
И излиянья теплых душ:
Да сей венчанный славой муж,
Отечеству, Царю любезный,
Достойный вечных алтарей,
В странах эфирных водворится,
И славой вечной насладится
У Трона благости Твоей! [50]
|